Как наука разошлась с церковью

Наука и Церковь зачастую представляются как принципиально противоречащие друг другу институты. История их взаимоотношений показывает, что такой антагонизм возник далеко не сразу.

Научное знание стало приветствоваться Церковью как минимум со II в., когда апологеты --ученые писали свои труды, доказывая образованным язычникам, что христианская община – это не сборище диких и невежественных людей. В сферу рационального изучения входит и Писание - в III в. Ориген издал «Гекзаплы», где впервые были приведены и сопоставлены различные библейские переводы. На почве общей исследовательской деятельности откладывались в сторону даже богословские противоречия христиан и иудаистов: так, в XI в. Гуго Сен-Викторский, настоятель одного из монастырей под Парижем, использовал труды раввина-комментатора Раши в своем толковании Библии. Многие монахи и священнослужители не только изучали Писание, но и занимались естественными науками, были образованными людьми.

Несмотря на то, что рациональное познание присутствовало давно, современная наука как институт с общим методом и правилами сложилась в XVII в. – во многом как результат Реформации. Это «дитя» религии, обретя свою четкую форму, довольно быстро заявило об автономии от «матери». Как это получилось?

Начнем с начала. Кальвин и Лютер обрушивали страшные проклятия на науку, которая претендует, что может ответить на вопросы, которые может объяснить только вера. С другой стороны, если науки нет совсем, то это опять же заблуждение, которое отвратит здравомыслящих людей от истинной веры. Вера помогает нам достичь самого главного, то есть спасения, а наука идёт за ней следом, помогая человеку выполнять своё предназначение. Основная задача ученого – это разъяснять две великие Книги Откровения: Библию и Природу.

Что изменилось в отношении к последней Книге по сравнению со средневековым подходом? Природа из продолжения божественных энергий стала просто функциональным творением, которая дана человеку для того, чтобы он управлял ею, как мудрый управитель. Чтобы управлять чем-то, надо это хорошо знать. Мир нужно спокойно, беспристрастно, обстоятельно изучать, о нем нужно объективное знание. «Природа – это мастерская, а человек в ней работник» - эти слова вполне мог сказать не Базаров Тургенева, а убеждённый протестант.

Если мир не сакрален, то любое соотношение его элементов, выстраивание их в какую-то иерархическую систему условно, поскольку у них нет раз и навсегда заданного места, нет «священной» иерархии. Поэтому любой авторитет, кроме Бога, условен и всегда может быть поставлен под сомнение. Абсолютен только Бог и Его Слово. От антииерархизма проистекает и относительная свобода творческого поиска, в том числе и научного. Если уж в познании Священного Писания у человека не может быть иного авторитета, кроме самого Писания, личной веры и откровения, которые христианин получает от Бога, то что говорить о более «низменных» и практических вещах?

Неудивительно, что многие деятели ранней Реформации были учеными или вдохновляли других на научное познание. Эти новые «толкователи» мира и передали в научную парадигму многие черты, характерные для раннего протестантизма.

Во-первых, это огромная страсть постичь истину. Истина явлена в Иисусе Христе – это то, в чем нет сомнений, но слишком много в Писании парадоксов, в том числе и в вопросах веры. Наша человеческая система представлений о Боге, о спасении, о том, как нужно трактовать Священное Писание, постоянно изменяется - не потому, что изменчив Бог, а потому, что не совершенен разум. Именно поэтому каждому христианину необходимо размышлять с утра до вечера над Священным Писанием - думать об ускользающей и непостижимой истине. Того же происхождения и научный энтузиазм: ученый тоже страстно пытается постичь и объяснить истину, выстраивая свою объяснительную модель, но при этом понимает, что любая система уязвима для критики.

Со стремлением постичь истину и уточнить представления о ней связана традиция, которая была ярко представлена у английских пуритан XVI–XVII вв. – проведение диспутов. На общих собраниях, которые у пуритан назывались «конференциями», они обменивались мнениями о Библии и принципах ее толкования. Для пуритан было важно собраться, чтобы выслушать разные точки зрения и прийти к большему пониманию истины, чем было у каждого до собрания; за этим же собираются и научные конференции, которые взяли у пуритан и слово, и методологию.

Во-вторых, принципиальный эмпиризм: человек познаёт что-то и признаёт это истинным только тогда, когда может это проверить или испытать. В протестантизме на первом месте личная вера, которая проистекает из опыта: человек должен лично пережить опыт богообщения и признать Христа своим личным Спасителем. Если нет этого опыта, то нет и христианина, нет и спасения души. Именно поэтому так резко осуждаются любые попытки предложить человеку, человеческому разуму или человеческой вере некие догмы, в которые нужно просто слепо верить. Как понять, что какие-то положения неверны, помимо внимательного изучения Библии? Проверить, связано ли то или иное положение со своим личным опытом общения с Богом. Если не связано – то оно по меньшей мере бесполезно, а чаще всего – опасно. Поэтому человеку необходимо сомневаться во всем, что ему предлагают другие люди. То же самое делает ученый – постоянно экспериментируя, он проверяет свои и чужие гипотезы.

В-третьих, это просветительская функция. Невежество, с точки зрения реформаторов, один из основных врагов спасения: как невежество религиозное, когда люди, не зная истинного Бога, верят «басням», так и невежество разума, при котором человек живет предрассудками, а не трезвым умом. Любое незнание, в том числе интеллектуальное, крайне опасно. Рациональное познание в протестантизме, несмотря на то, что занимает подчинённое место по отношению к вере и личному опыту отношений с Богом, тем не менее, связано с внутренней аскезой, самосовершенствованием. Знание, стремление к познанию научной истины человека внутренне облагораживает потому, что знание упорядочивает ум, заставляет давать четкие определения и в целом помогает внести ясность. Та же позиция была и у людей науки, она же легла в основу идеологии Просвещения: чем больше люди знают, чем более рационально они привыкают мыслить, чем больше избавляются от предрассудков – тем более гармоничными и уважаемыми личностями они становятся.

В-четвертых, это установка науки на служение людям. Очень показательный пример: Майкла Фарадея, который был дьяконом протестантской общины, как-то спросили, какая польза от его первого электрического прибора. Фарадей на это ответил: «Сэр, Вы в скором времени сможете обложить это налогом». Это звучит, с одной стороны, как остроумный ответ, с другой стороны, в этом есть и более глубокое содержание, связанное с сакральностью пользы, пусть даже и сугубо прагматической.

Научная деятельность, служащая практической пользе, воспринималась еще и как восстановление функции Адама. У первого человека сразу после сотворения была важная обязанность – давать имена животным. Соответственно, Адам в этот момент познавал мир. Научная деятельность - это то, что помогает мир познавать, помогает называть новые, неисследованные явления, тем самым выполняя то служение, которое было у человека до грехопадения. Образ ученого как того, кто «дает имя», кто представляет собой все человечество в его естественном предназначении – знать и понимать мир, присутствовал и в антиклерикальном Просвещении, и в советском культе науки.

А что же с первой Книгой – Писанием? Реформаторы заложили основы современной библейской критики. Так, Лютер, признавая Моисея автором Пятикнижия, полагал, что он мог пользоваться источниками, созданными другими авторами. Кальвин указывал, что книги, названные именами библейских персонажей, могут быть написаны кем-то другим. Радикально поменялся подход и к самому прочтению текста: Лютер отверг аллегорические толкования Писания, заявив, что основная задача читателя – сосредоточиться на прямом смысле текста. Чтобы его понять, необходимо представлять себе очень точно культурный контекст, в котором Библия создавалась. На изучение этого контекста были брошены серьезные интеллектуальные силы. Знаменитый философ и протестант Гуго Гроций в 1644 г. издал первый комментарий к Ветхому Завету, где основное внимание было уделено истории и особенностям литературного творчества Древнего Израиля.

Необходимость перевода Библии на национальные языки поставил вопрос о достоверном оригинале. Какой из вариантов древних рукописей взять за основу? Лютеранский мистик Иоганн Бенгель в 1734 г. издал первое критическое издание текста Нового Завета; в течение всего XVIII в. текстология активно развивалась.

И текстология, и историко-филологическое изучение Писания наткнулись на противодействие и серьезные дискуссии. Как понимать Sola Scriptura? Не утрачивает ли бесстрастный ученый со своими вечными сомнениями благоговение перед истиной? Но для науки умение поставить под сомнение все, не принимать ничего на веру просто так, постоянно все проверять – это неотъемлемая часть его деятельности, от которой он не может отказаться. Библия для ученого – это прежде всего предмет бесстрастного изучения. Так и получилось, что библеистика вышла из церковных стен и стала самостоятельной дисциплиной.

«Развод» с церковной верой пережила не только библеистика, но и наука в целом. Заложенные в ней (Реформацией же) принципы независимого и рационального мышления отвергали любой авторитет, в том числе и церковный. Ученые и в XVIII, и в XIX вв. могли быть верующими и считать свою деятельность служением Богу – но подчеркивали, что в своих научных трудах они сторонники не иррациональной веры, а рационального познания. Другое дело, что верующие ученые стремились примирить науку и веру, заявляя, что это два разных способа познания мира.

«Развод» произошел еще в раннее Новое время, и его последствия никуда не делись сейчас. Другое дело, что эти две сферы человеческой жизни не могут бесповоротно разойтись в разные стороны. Наука не может (и не претендует) на объяснение смысла жизни; постоянные смены картин мира, вполне естественные для тех, кто во всем сомневается, не дают целостной и твердой картины мира. Вера же, утверждая эту картину, не может закрыться от того, что мышление современных людей требует логики, доказательства, знания о тварном мире. Предпринимаемые попытки «скрестить» научное и религиозное знание зачастую приводят либо к оккультизму, либо к интеллектуальной нечестности. Наука и религия «развелись» и не могут полностью сойтись – но они могут, к обоюдной пользе, вести друг с другом диалог.