Когда дружить человеку работающему?

Из-за колоссальной загруженности сегодня друзья нередко становятся абстрактной категорией. Да, они являются важным фактом твоей биографии, их вспоминаешь, с ними все время ведешь какой-то внутренний диалог, но при этом реальное взаимодействие с ними минимально. Отчего так происходит? Рассуждает Андрей Феликсович КОПЬЕВ, кандидат психологических наук, профессор МГППУ



Те перемены, которые произошли в нашей стране в 90-е годы, коснулись не только экономики, но и человеческих отношений. Произошло разрушение чувства общности, участливости, которые были свойственны русским людям испокон веков. Вот как, к примеру, пишет об этом в статье «Истоки и смысл русского коммунизма» Н.А. Бердяев: «Русское царство XIX века было противоречивым и нездоровым, в нем был гнет и несправедливость, но психологически и морально это не было буржуазное царство и оно противопоставляло себя буржуазным царствам Запада».

Большевики, придя к власти, не стали уничтожать эту «русскую общинность», а наоборот, культивировали ее и использовали в своих интересах. Из фольклора и классической литературы дружба перекочевала в массовую культуру: в песню, и особенно в кино — от «Большой семьи» до «Иронии судьбы». Но, вместе с «общинностью» советское общество унаследовало и противоречивость русского общества. А поскольку в основе советской идеологии лежала лишь марксистская химера, то и получилось, что общество у нас внешне было монолитным, а внутри там было огромное количество разных слоев и прослоек. В том числе занимал там свою нишу и некий подпольный миллионер Александр Иванович Корейко, персонаж «Золотого теленка». Этот типаж рекрутировался из разных слоев: из комсомола, из интеллигенции, из руководящих структур, — будучи натурой жесткой и циничной, он подстраивался под любую идеологию. Это о «корейках» пел Высоцкий: «Мы в очереди первые стояли, а те, кто сзади, нас уже едят». И в 90-х, пока все со своей «общинностью» раздумывали, что же делать, «корейки» действовали, решительно захватывая все, что было можно. Это было их время. Другие же, далеко не столь предприимчивые, вынуждены были как-то реагировать, приспосабливаться к новым условиям; кто-то оказался не у дел, вынужден был выживать, и тут уж всем стало не до дружбы в ее привычном наполнении.

А дружба, между тем, уж если она была, никуда не делась, она сейчас лишь изменила свою форму. Как мне кажется, на данный момент мы имеем некий «пейзаж после битвы», как гениально назвал свой фильм Анджей Вайда: дым оседает, мы видим, что же произошло, возможно, пока еще не в полной мере. И надо принять эту ситуацию. По крайней мере, именно так я объясняю близким людям нынешнюю редкость наших встреч, некоторую формализацию отношений. То, что происходит сегодня со мной, я воспринимаю как войну: я сижу в окопе и не знаю, когда оттуда выберусь, будет ли моя личная жизнь когда-нибудь более комфортной и менее загруженной деловыми попечениями. Одно могу сказать: так сложилось, я к этому не стремился.

Здесь, мне кажется, важно не впадать в другую крайность – в обиду и взаимообособление. Конечно, нам хочется привычного участия, искренности, информированности, а не брошенного на ходу «привет-привет», и то не всегда. Но если мы начнем обижаться друг на друга, то наша взаимосвязь обретет отрицательный эмоциональный тон, и место дружества займет взаимное раздражение, недоброжелательное взаиморазглядывание. Тогда временно возникшая между нами дистанция еще увеличится, покажется проявлением амбиций: вот, мол, «оторвался от народа» и пр. Я думаю, что очень многие никуда не оторвались, другое дело, что их оторвало, но это не значит, что они изменились внутренне, и перестали быть «своими».

В то же время в наступившем сегодня затишье дружеской экспансии есть и положительные моменты.

Я всегда не любил «колхозы»: жизнь в условиях слишком сплоченных сообществ (пионерские лагеря, больничные палаты), нередко дает козыри людям не самым умным, не самым добрым, но озабоченным проблемой власти. Такие люди, умея навязывать свою фальшивую дружественность и солидарность, на самом деле расставляли силки и капканы для тех, кто не хотел плясать под их дудку. Пожалуй, яркий пример такой «дружбы» — фильм «Чучело». Но и в жизни немало случаев, когда под видом дружбы нам навязывают подневольное существование в каком-то сообществе.

Как-то ко мне за консультацией обратилась одна супружеская пара – студенты последнего курса вуза. Проблема состояла в тяжелом, психологически-угнетенном состоянии мужа. Я побеседовал с ним – это был талантливый, очень интеллектуально развитый юноша, но состояние его было настолько тяжелым, что я даже заподозрил психиатрические проблемы. Многое, однако, прояснилось после разговора с его супругой: где-то с первых минут беседы она заявила, что всегда была … «совестью курса». Такие «совести курса», «совести класса» были во всех сообществах. Возможно, это были и не плохие люди, но их «жесткая лапка в мягкой перчатке» готова была обратить всю свою власть против тех, кто, имея индивидуалистическое начало, не хотел дружить так, как его заставляли. Вот почему некоторая «коррекция» коллективистского начала не вредна. Здесь мне видятся и некоторые положительные стороны развития индивидуализации, которая происходит сегодня.

Я не слишком разбираюсь в том, что называется интернетом, но мне кажется, что сегодняшнее присутствие огромного количества людей в социальных сетях, их желание что-то откомментировать, подать свой голос, желание быть услышанным, в условиях нашей обезличенной среды, — это ни что иное как восполнение той, исконной общинности, которую, как казалось, мы в последнее время утратили. Это стремление общаться, дружить в людях неискоренимо.

Тут возникает другой вопрос: а нужны ли вообще друзья? Заметим, что Евангелие почти никогда не говорит о дружбе. Как объясняет эту его особенность Клайв Льюис в своем знаменитом трактате «О любви»: «Дружба слишком духовна, чтобы стать символом духовного…Она бесполезна и не нужна, как философия, как искусство, как тварный мир, который Бог не обязан был творить. Она не нужна жизни; она — из тех вещей, без которых не нужна жизнь».