Теология как детектив

В данном очерке мы коснемся самого детективного из богословских произведений Честертона и самого богословского из детективных. Речь пойдет о его романе «Человек, который был четвергом». Если в других детективах Честертона священник патер Браун разгадывает уголовные преступления, то здесь полицейский Сайм борется с ересями, преступлениями мысли.

Фактически, «Человек, который был четвергом» может быть противопоставлен всему циклу рассказов о патере Брауне. Там история зачастую начинается с мистической загадки, которая на поверку оказывается каким-нибудь банальным преступлением. Здесь все наоборот. Заговор бомбистов вдруг оборачивается мистической историей.

Начать рассуждение об этом загадочном произведении стоит с цитаты из «Ортодоксии» - богословской исповеди Честертона. В ней он пишет:

«Миг удивителен и ужасен; и потому что мы глубоко его чувствуем, в наших книгах так много сражений, а в религии рассуждений о грехе и каре. Наша вера полна опасностей, как книга для мальчиков; она говорит о вечном решении, о переломе. Религия и популярная литература Европы действительно очень схожи. Если вы скажете, что популярная литература вульгарна и безвкусна, вы просто повторите то, что осведомленные, сумрачные люди говорят об убранстве католических церквей. Жизнь (согласно нашей вере) похожа на журнальный детектив: она кончается обещанием (или угрозой), «продолжение следует». Жизнь с благородным простодушием подражает детективу и в том, что она обрывается на самом интересном месте. Разве смерть не интересна?»¹

В эссе, озаглавленном «В защиту детективной литературы», Честертон отмечал: «Романтическая литература о работе полиции в известном смысле способствует осмыслению того факта, что цивилизация сама является наиболее сенсационным из расколов, наиболее романтичным из восстаний. Показывая бдительных стражей, охраняющих аванпосты общества, она постоянно напоминает нам о том, что мы живем в вооруженном лагере, окруженном враждебным хаотическим миром, и что преступники, эти детища хаоса, суть не что иное, как предатели в нашем стане.

<…> Романтика полицейской службы оборачивается, таким образом, романтикой всего человечества. Она основана на том факте, что нравственность представляет собой самый тайный и смелый из заговоров»².

Цитата эта как нельзя лучше подходит к заглавию данного очерка. Теология действительно причудливым образом связывается в мировоззрении Честертона с захватывающим детективом. В каком-то смысле «Человек, который был четвергом» - это литературная иллюстрация к «Ортодоксии». В этом детективе есть практически прямые цитаты из апологетических трудов Честертона.

«Вор почитает собственность. Он просто хочет ее присвоить, чтобы еще сильнее почитать. Философ отрицает ее, он стремится разрушить самое идею личной собственности»³ («Человек, который был четвергом»).

«Вор оказывает честь украденной вещи, хотя и не ее владельцу. Самоубийца оскорбляет все на свете тем, что ничего не украл»⁴ («Ортодоксия»).

Честертон пишет апологию христианства в детективной форме, хотя форма эта весьма необычна и запутана. Начать анализ романа «Человек, который был четвергом» стоит с вещей более-менее очевидных.

Например, с первых страниц нам становится понятно, что Сайм и Грегори олицетворяют собой бинарную оппозицию добра и зла, порядка и хаоса.

Грегори описывается как «олицетворение кощунства, помесь ангела с обезьяной»⁵. Вспомним, что в средневековом богословии сатану нередко называли обезьяной Бога, безуспешно подражавшей Творцу.

Грегори проповедует хаос и распад, антитворение: «Анархия и творчество едины. Это синонимы. Тот, кто бросил бомбу, – поэт и художник, ибо он превыше всего поставил великое мгновенье. Он понял, что дивный грохот и ослепительная вспышка ценнее двух-трех тел, принадлежавших прежде полисменам. Поэт отрицает власть, он упраздняет условности. Радость его – лишь в хаосе»⁶.

Сайм предстает перед нами полной противоположностью Грегори. Показательно, как Честертон описывает его появление в шафрановом парке.

«Небосклон оделся в яркие, на ощупь ощутимые перья; можно было сказать, что он усыпан перьями, и спускаются они так низко, что чуть не хлещут вас по лицу. Почти по всему небу они были серыми с лиловым, розовым и бледно-зеленым, на западе же пылали, прикрывая солнце, словно оно слишком прекрасно для глаз.

<...> Новый пришелец, назвавшийся Габриелем Саймом, был безобиден, белокур, со светлой мягкой бородкой, но чем дольше вы с ним беседовали, тем сильнее вам казалось, что он не так уж и кроток. Появившись, он сразу признался, что не разделяет взглядов Грегори на самую суть искусства, и назвал себя певцом порядка, мало того – певцом приличия. Стоит ли удивляться, что Шафранный парк глядел на него так, словно он только что свалился с пламенеющих небес?»⁷

Описывая внешность главных героев и их взгляды, Честертон использует намеки, которые подводят читателя к аллегории. Грегори предстает падшим ангелом, а Сайм – ангелом Божьим.

Сатанинская сущность Грегори раскрывается еще яснее, когда он делится своим пониманием анархизма. Сайм спрашивает, против кого анархисты борются, и в ответ слышит: «Против Бога! <…> Мы хотим снять пустые различия между добром и злом, честью и низостью...»⁸.

Примечательно, что Грегори все же не может нарушить клятву, данную Сайму. Даже сатана не может нарушить правила игры.

Кроме очевидной оппозиции Сайма и Грегори в глаза бросается одна композиционная особенность романа. Его можно разделить на три части.

В первых главах читатель попадает в пространство детективной истории. Есть бесстрашный сыщик, коварные преступники, все правила жанра соблюдены. Затем эта история все больше и больше начинает превращаться в фарс. К тринадцатой главе обнаруживается, что все члены тайного террористического общества являются агентами полиции. Так же выясняется, что лидер анархистов и лидер «последнего крестового похода» - это одно и то же лицо.

Границы жанра рушатся, оставляя нас в замешательстве. Из детектива читатель оказывается выброшен в пространство нонсенса. Честертон обращается к классическим моделям литературы абсурда. Роман начинает напоминать «Приключения Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Воскресенье, за которым гонятся сыщики, кидается в них записочками следующего содержания: «Бегите немедленно. Раскрылась тайна ваших подтяжек. Преданный друг», или «Ваша красота не оставила меня равнодушным. Крохотный подснежник».

Конечно, обращение Честертона к жанру абсурда неслучайно. Абсурд не обязательно бессмыслица, иногда это «сверхсмыслица». Соприкосновение человека с иным миром чаще всего воспринимается им как нечто абсурдное.

Божественная реальность не помещается в рамки человеческой логики. Вспомним максиму, приписываемую Тертулиана: «Credo quia absurdum est» (Верую, ибо абсурдно).

В «Ортодоксии» Честертон пишет: «Жизнь не бессмыслица, и все же логике она не по зубам. На вид она чуть-чуть логичней и правильней, чем на самом деле; разумность ее видна, бессвязность скрыта <…> Во всем на свете что-то чуть-чуть неточно. Не все можно взять логикой, но выясняется это в последний момент»⁹. В феномене абсурдного человеку может открываться сверхъестественное.

Но на жаре абсурда метаморфозы романа не заканчиваются. В пятнадцатой главе абсурд внезапно превращается в мистерию. Сыщики оказываются днями творения, символом порядка, победы над хаосом. Тьма, из которой Воскресенье вызывает дни недели на службу, становится тьмой до творения мира. Сами дни недели – миром, полным борьбы, где они и сыщики, и заговорщики в одном лице.

Воскресенье говорит им: «Недавно (ведь время – ничто) или в начале мира я посылал вас на брань. Я сидел во тьме, где нет ни единого творенья, и был лишь голосом для вас, провозвещавшим доблесть и невиданную, немыслимую добродетель. Голос звучал из мрака, больше вы его не слыхали. Солнце отрицало его, земля и небо, вся человеческая мудрость. И когда я встречался с вами при свете, я сам его отрицал»¹⁰.

Интересно, что Честертон сдвигает дни творения. Первым днем творения становится понедельник, а шестым суббота. Воскресенье предстает днем отдохновения и символом Бога.

Все три жанра – детектив, нонсенс, мистерию – объединяет тайна. Однако тайна эта раскрывается в них по-разному. В каком-то смысле сам мир предстает перед нами то детективом, то нонсенсом, то мистерией. Вернее, за детективом и нонсенсом всегда скрыта мистерия жизни.

Интересна еще одна деталь, объединяющая жанры, – это маска. Маска присутствует в детективе, она важна и на карнавале абсурда, без нее не обойтись в мистерии.

В эссе «О детективных романах» Честертон писал:

«Детективный роман - драма масок, а не лиц. Он обязан своим существованием не истинным, но как раз ложным «я» персонажей. До самой последней главы автор лишен права сообщить нам самое интересное о самых интересных героях. Это маскарад, где все изображают кого угодно, только не себя, и, пока часы не пробьют двенадцать, неизвестно, кто есть кто»¹¹.

Все участники тайного общества носят своеобразные маски, скрывающие их истинную сущность. На Вторнике накладная борода, и он разыгрывает из себя поляка. Среда полностью «камуфлирован» под Маркиза де Сент-Эсташа. Пятница ходит в гриме немощного и старого Професора де Вормса. Суббота скрывает свои глаза за темными очками. Понедельник описывается как восковая фигура с жуткой, неестественной улыбкой. Лицо Воскресенье сравнивается с маской Мемнона.

Идея маски в романе весьма значима. Перед нами бесконечно сложная и запутанная игра масок, симулякров, подмен. Принцип, который провозглашает Воскресенье, звучит так: «скрываться, не скрываясь». Безопаснее всего притворяться самим собой.

Однако на поверку все оказывается сложнее. Сыщики разыгрывают из себя анархистов, чтобы окружающие не заподозрили в них анархистов (но ведь они и не являются анархистами на самом деле!).

При этом Сайм лучше исполняет роль анархиста, чем Грегори и на тайном собрании его выбирают Четвергом. Уилкс точно также переигрывает настоящего профессора Вормса. Он лучше изображает Вормса, чем тот сам.

Игра масок становится тотальной. Весь мир превращается в маску. Сайм задается вопросом: «В маске ли он? В маске ли кто-нибудь вообще? Кто из них кто? Волшебный лес, где лица становились то черными, то белыми, где очертания расплывались в свете и таяли во тьме, этот хаос светотени, сменивший четкую яркость солнечного дня, представлялся Сайму символом того мира, в котором он жил последние трое суток, – мира, в котором люди снимали бороды, очки и носы, превращаясь в кого-то другого. Трагическая вера, горевшая в его сердце, когда он счел маркиза бесом, почему-то исчезла, когда он увидел в нем друга.

После всех этих превращений он плохо понимал, что такое друг, что – недруг. Существует ли вообще что-нибудь, кроме того, что кажется? Маркиз снял нос и стал сыщиком. А вдруг он снимет голову и станет лешим? Быть может, жизнь подобна неверному лесному миру, пляске света и тени? Все мелькает, все внезапно меняется, все исчезает. В сбрызнутом солнцем лесу Гэбриел Сайм нашел то, что нередко находили там нынешние художники. Он нашел импрессионизм – так называют теперь предельное сомнение, когда мир уже не стоит ни на чем»¹².

В последней части романа, где Честертон переходит к жанру мистерии, мы находим антитезу маске-симулякру. Сыщиков наряжают в облачения призванные выразить их внутреннюю суть. Они видят, что «маскарад этот не скрывал, а открывал человека»¹³.

Для понимания романа чрезвычайно значима трактовка эпизодов, связанных с Воскресением. Только в конце романа становится понятно, что за маской Воскресения скрывался Бог. Однако намеки на сверхъестественную сущность этого персонажа Честертон размещает по всему роману.

Анархистам Воскресенье предстает при свете дня, а борцам за правду в темноте. Мы читаем в эпизоде «вербовки» Сайма, что он «переступил порог комнаты, чей мрак ослепил его, как яркий свет»¹⁴.

Других участников «последнего крестового похода» Воскресенье также принимает в абсолютно темной комнате. Вероятно, здесь Честертоном заложена идея, распространенная среди христианских мистиков: Бог открывается во мраке.

Идея эта проистекает из библейских эпизодов, повествующих о самораскрытии Бога еврейскому народу на горе Синай. «И стоял народ вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог» (Исх. 20:21). Псалмопевец пишет: «Облако и мрак окрест Его; правда и суд - основание престола Его» (Пс. 96:2).

Другим намеком на встречу со сверхъестественным является то, что Воскресенье чаще всего обращен спиной к посетителям. Честертон описывает разговор Сайма и руководителя антианархистской группы следующим образом: «Ничего не видя, Сайм почему-то понял две вещи: во-первых, человек этот очень высок и толст, во-вторых – он сидит к нему спиной»¹⁵.

То же происходит и при первой встрече Сайма с главой анархистов: «Вглядевшись, Сайм увидел то, чего не заметил сразу. Не заметил он этого потому, что оно было слишком большим. У перил, закрывая часть небосвода, возвышалась огромная спина. Разглядев ее, Сайм подумал, что под таким человеком может обрушиться каменный балкон»¹⁶.

В этих упоминаниях спины Воскресения проглядывает реминисценция на один библейский эпизод.

«Моисей сказал: покажи мне славу Твою. И сказал Господь: Я проведу пред тобою всю славу Мою и провозглашу имя Иеговы пред тобою, и кого помиловать - помилую, кого пожалеть - пожалею. И потом сказал Он: лица Моего не можно тебе увидеть, потому что человек не может увидеть Меня и остаться в живых. И сказал Господь: вот место у Меня, стань на этой скале; когда же будет проходить слава Моя, Я поставлю тебя в расселине скалы и покрою тебя рукою Моею, доколе не пройду; и когда сниму руку Мою, ты увидишь Меня сзади, а лице Мое не будет видимо» (Исх. 33:18-23).

Бог открывается со спины. Мы видим Бога только сзади, и нам кажется, что Он отвернулся от нас, но это не так.

Описывая Воскресенье, Сайм отмечает: «Сзади он походил на зверя; увидев его спереди, я понял, что он – бог»¹⁷.

Здесь перед нами начинает раскрываться теодицея, которой посвящен роман. Сайм говорит о Воскресенье: «Это было и его тайной, и тайной мироздания. Когда я вижу страшную спину, я твердо верю, что дивный лик – только маска. Когда я хоть мельком увижу лицо, я знаю, что спина – только шутка. Зло столь гнусно, что поневоле сочтешь добро случайным: добро столь прекрасно, что поневоле сочтешь случайным зло»¹⁸.

Мир вывернут наизнанку преступлением Адама (и всего человечества) и поэтому мы не можем видеть его правильно. Сайм говорит своим соратникам: «Открыть вам тайну мира? Тайна эта в том, что мы видим его только сзади, с оборотной стороны. Мы видим все сзади, и все нам кажется страшным. Вот это дерево, например – только изнанка дерева, облако – лишь изнанка облака. Как вы не понимаете, что все на свете прячет от нас лицо? Если бы мы смогли зайти спереди…»¹⁹.

«Лицевая сторона» мироздания, замысла Творца приоткрывается в последней главе романа. Грегори, олицетворяющий Люцифера, обвиняет собравшихся:

«Я кляну вас за то, что вы в безопасности. Вы не сходили со своих престолов. Вы – семь ангелов небесных, не ведавшие горя. Я простил бы вам все, властители человеков, если бы увидел, что вы хотя бы час страдали, как страдал я…»²⁰.

Вот упрек, ангелам и Богу. Они в безопасности взирают с небес на страдающий мир. Этот упрек звучит даже жестче, чем в книге Иова: «Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, - благословит ли он Тебя?» (Иов. 1:9-11).

Именно благодаря упреку Грегори для Сайма раскрывается тайный замысел мира. Он восклицает:

«Теперь я знаю! Почему каждое земное творенье борется со всеми остальными? Почему самая малость борется со всем миром? Почему борются со Вселенной и муха, и одуванчик?

По той же причине, по какой я был одинок в Совете Дней. Для того чтобы каждый, кто покорен порядку, обрел одиночество и славу изгоя. Для того чтобы каждый, кто бьется за добрый лад, был смелым и милосердным, как мятежник. Для того, чтобы мы смели ответить на кощунство и ложь Сатаны. Мы купили муками и слезами право на слова: «Ты лжешь». Какие страдания чрезмерны, если они позволяют сказать: «И мы страдали»?

Ты говоришь, что нас не сломили. Нас ломали – на колесе. Ты говоришь, мы не сходили с престолов. Мы спускались – в ад. Мы сетовали, мы жаловались, мы не могли забыть своих бед в тот самый миг, когда ты нагло пришел обвинить нас в спокойствии и счастье. Я отвергаю твою клевету, мы не были спокойны»²¹.

Здесь роман Честертона действительно близок к книге Иова. На самом деле у Честертона есть прямая отсылка к этой книге, что позволяет заключить, что он писал именно теодицею под «маской» детектива. В последней части романа появление Грегори сопровождается словами доктора Булля: «И был день, когда пришли сыны Божьи предстать пред Господа; между ними пришел и Сатана».

Но христианское решение проблемы теодицеи глубже ветхозаветного. И оно тоже звучит в романе. Сайм спрашивает у Воскресенья страдал ли тот когда-нибудь. В ответ он видит фантасмагорию:

«Большое лицо разрослось до немыслимых размеров. Оно стало больше маски Мемнона, которую Сайм не мог видеть в детстве. Оно становилось огромней, заполняя собою небосвод; потом все поглотила тьма. И прежде чем тьма эта оглушила и ослепила Сайма, из недр ее донесся голос, говоривший простые слова, которые он где-то слышал: "Можете ли пить чашу, которую Я пью?"»²²

Ответ на страдания, которыми полон этот мир, - это страдающий Бог, распятый за грехи мира. Пожалуй, это самый радикальный и самый парадоксальный ответ, который только можно найти. Не зря детективная теодицея Честертона заканчивается именно этим ответом.

1. Честертон К.Г. Ортодоксия // Честертон К.Г. Вечный человек. М.: Политиздат, 1991. – С. 458
2. Честертон К.Г. В защиту детективной литературы // Честертон К.Г. Как сделать детектив. - М.: Радуга, 1990. – C. 19
3. Честертон К.Г. Человек, который был четвергом // Честертон К.Г. Странные шаги: Романы, рассказы. – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – C. 258
4. Честертон К.Г. Ортодоксия // Честертон К.Г. Вечный человек. М.: Политиздат, 1991. – С. 409-410
5. Честертон К.Г. Человек, который был четвергом // Честертон К.Г. Странные шаги: Романы, рассказы. – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – C. 230
6. Там же. – С. 231-232
7. Там же. – С. 230-231
8. Там же. – С. 241
9. Честертон К.Г. Ортодоксия // Честертон К.Г. Вечный человек. М.: Политиздат, 1991. – С. 416
10. Честертон К.Г. Человек, который был четвергом // Честертон К.Г. Странные шаги: Романы, рассказы. – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – C. 366
11. Честертон К.Г. О детективных романах // Честертон К.Г. Как сделать детектив. - М.: Радуга, 1990. – C. 22
12. Честертон К.Г. Человек, который был четвергом // Честертон К.Г. Странные шаги: Романы, рассказы. – М.: Изд-во Эксмо, 2005. – C. 324
13. Там же. – С. 363
14. Там же. – С. 261
15. Там же. – С. 261
16. Там же. – С. 266
17. Там же. – С. 357
18. Там же. – С. 357
19. Там же. – С. 358
20. Там же. – С. 368
21. Там же. – С. 368-369
22. Там же. – С. 369

Андрей Суховский
gazeta.mirt.ru

Количество просмотров 2929

Теология как детектив

Комментарии ВКонтакте

Комментарии Facebook


		Поиск по сайту:
	«Библия говорит к сердцу каждого поколения, а мерилом для оценки жизненности и силы народа будет всегда его отношение к Библии». (Иоганн Гёте)


Главная \| О нас \| Контакты \| Карта сайта \| Ссылки \| Наши авторы \| Подписка Служба поддержки