РЫБНЫЙ ЧЕТВЕРГ | Нужен ли нам надзиратель?

Невозможно любить Бога-надсмотрщика
Томас Мертон

Свобода - самый неоднозначный Божий дар. Первый человек не сильно долго думал (если вообще думал), чтобы согрешить. Мы тоже не отстаем. Свобода - это тяжелое ярмо на шее. Приходится собственнолично отвечать за содеянное, страдать от собственной глупости. Наверное, было бы проще, если Бог запрограммировал бы нас на святость и не было бы всей этой трудной и трагической истории человечества. Славили бы Бога и пребывали в вечном блаженстве. Наличие древа познания в раю, выражаясь грубым человеческим языком, - провокация. И человеку не суждено было устоять. Казалось, не было б этого дерева, все бы было хорошо. Но видимо человеку нужно было пройти этот путь, через свободу греха познать что есть благо. Вот что писал по этому поводу Н. А. Бердяев: «Свобода греха, поистине, величайшая тайна, рационально непостижимая, но близкая каждому существу, каждым глубоко испытанная и пережитая»[1]. По его мнению, насильственное добро, насильственная прикованность к Богу, не имела бы никакой ценности, потому что существо, лишенное свободы избрания и свободы отпадения, не было бы личностью.

Богу угодно было сотворить нас особенными - из плоти и крови, как все прочие живые существа, но и одухотворенными, как ангелы. Мы граждане двух миров и в этом состоит уникальность нашего онтологического положения и статуса. В этом мире мы - и дома и в гостях одновременно. Но больше мы сроднились таки с землей, при развитии рационально-эмпирического мышления, все больше притупляется интуитивно-мистическое, на котором основывается вера. А свобода все более принимает форму вседозволенности и произвола: «Человечество, а за ним и весь мир порабощены злом, попали во власть необходимости, находятся в плену у диавола. Свобода была сознана творением не как норма бытия, а как произвол, как нечто безразличное и беспредметное; свобода почуялась тварью как свобода «от», а не свобода «для» и попала в сети лжи и необходимости»[2].

Вот и получилось, что история человечества - это, фактически, история человеческих пороков. Самую благородную идею человек способен извратить до своей противоположности. Даже Божественное откровение искажается до неузнаваемости.

Возникает соблазн помочь Богу, защитить Его от нападок со стороны врагов, коими являются далеко не только светские гуманисты, но и инакомыслящие и даже инаковерящие.
Свобода - опасная штука, шутка с огнем, неизвестно еще куда заведет, лучше обложить себя табу и запретами, сводами правил и «единственно правильными» учениями, а Бога сделать надсмотрщиком, Который только и делает, что следит за каждым твоим шагом, и готов огнем пожечь за каждый неправильный. Другой вопрос, что обычно суд над всеми, кто мыслит и живет не так, как поборники истины, отдается не  Богу, а самими поборникам. 

Мы проецируем на Бога свои страхи. Каковы мы, такой и образ Бога созидаем в своем сознании. Такую выстраиваем и религию. Но не все с этим согласны: «Невозможно любить Бога-надсмотрщика. Расхожее представление о Его воле как о какой-то загадочной, враждебной, неумолимой силе многих отвращает от веры и ввергает в уныние, лишая внутренних сил. Впрочем, кто знает, - не рождено ли само это представление унынием, столь тяжким, что зараженные им страшатся посмотреть ему в лицо. Произвол властного и бессердечного отца сеет семена ненависти, а не любви. И если Бог таков, то возможна ли сокровенная, личная, таинственная встреча с Ним в созерцании? Лучше уж уйти от Него подальше и навсегда скрыться от Его лица. Как много значат наши представления о Боге! Однако и самое ясное, совершенное из них не скажет нам, каков Он на самом деле. Наши идеи больше говорят о нас, чем о Нем»[3].

Безусловно, начало мудрости - страх Господень, но со временем, этот страх преодолевается любовью: "в любви нет страха, но совершенная любовь преодолевает страх, потому что в страхе есть мучение. Боящийся не совершенен любви" (1 Иоанна 4:18).  Когда я был маленьким, то мне очень страшно было попасть в ад, я действительно боялся Бога и Его гнева и это служило для меня стимулом Его слушаться. Сейчас у меня этого страха нет, поскольку я думаю совсем не об этом. Согрешить страшно не потому, что в ад можешь угодить и Бог тебя в любой момент покарает, а потому что грех наносит вред, прежде всего, ближнему, которого тебе нужно любить, потом, тебе самому. У тебя возникает естественное к нему отвращение. А еще Бога ты боишься огорчить. В этом заключается христианская зрелость. Надсмотрщик нужен еще не зрелым детям, но только до времени. И Закон был дан еще не зрелому человечеству, который стал детоводителем ко Христу.
А потом пришел Христос и все самым радикальным образом изменилось. Он явил миру подлинную свободу и принес учение любви. Все стало проще и, в то же время, сложнее. Бог стал намного ближе, но тем еще таинственнее. А чёткий и подробный свод заповедей Торы был сведен всего к двум. 
Выстраиваются личные с Ним отношения, Он становится Добрым Пастырем, Любящим Отцом и Верным Другом. Однажды Он снизошел до человечества, снизойдет и до каждого из нас - услышит, поймет и простит.
Если кто не заметил, Он уже давно «не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду» (Деяния 17.25). Думается мне, что и функция надзирателя не актуальна. 

Добро пожаловать во взрослую жизнь!

Андрей Рябенко, специально для христианского информационно-просветительского портала словодлятебя.рф